Возврат на главную страницу

С сайта tov.lenin.ru :

Товарищ У

Информационная агрессия
и информационная война

Термины "информационная война" и "информационная агрессия" стали активно употребляться лишь в последнее время. Считается, что информационная агрессия заявила о себе именно теперь, когда человечество вступило в период "информационного общества", попросту говоря, когда роль информации в общественном укладе окончательно и осязаемо утвердилась в качестве доминирующей.

Между тем, информационная агрессия в том или ином виде существует столько же, сколько существуют люди: и без инстинкта агрессии, и без информации человек немыслим. Замечательную аллегорию информационной агрессии можно усмотреть еще в библейской легенде о трубах, разрушивших стены Иерихона.

Иное дело, что способы и приемы информационной агрессии с развитием материально-технической базы для передачи и переработки информации претерпели значительные изменения. Это как раз тот случай, когда бытие определяет сознание. Особенность появившегося в середине XX века телевидения, к примеру, заключается в том, что с его помощью можно создавать человека толпы , о котором столько говорили в предшествующем XIX веке, не вынимая этого человека из кресла перед телевизором. Сам по себе человек толпы, как пассивный инструмент истории, существовал во все времена; но массовость и преобладание его во всех сферах и классах стали беспрецедентными.

Ситуация усугубляется тем, что общественным мнением руководят сегодня вовсе не какие-нибудь вездесущие масоны, не гений зла Гитлер или еще кто-либо экстраординарный. У рычагов созданного и налаженного некогда очень умными людьми аппарата манипулирования находятся такие же обыватели, как те, на кого он воздействует, только более преуспевающие. Говоря образно, телепузики управляют покемонами. Различие между управляющими и управляемыми не столько качественное, сколько количественное; это значит, что человек толпы воспроизводит сам себя.

Одновременно со стремительной виртуализацией человеческой жизни многие приемы "рукотворной", старой доброй классической агрессии переходят в чисто информационную сферу. Можно сказать, что поле боевых действий постепенно перемещается в область человеческого сознания. Можно проследить этот процесс на примере истории террора; сегодня террор окончательно понимается не как радикальная репрессивная мера, но как агрессивный информационный акт. Это новое понимание является на самом деле не таким уж новым; оно оформилось еще во времена Великой французской революции.

В самом начале этой революции ее основные идеологи видели в терроре всего лишь необходимую разновидность военных действий. Массовые казни, обезглавив верхушку контрреволюции, должны были обеспечить устранение конкретных лиц (контрреволюционный террор имел цели того же свойства, но противоположные). Элемент устрашения, конечно, играл очень важную роль — неспроста "террор" с латыни переводится как "ужас". Но очень скоро террор стал чем-то бoльшим, чем даже устрашение — он стал способом создания особого морального и психологического состояния народных масс с тем, чтобы, опираясь на это состояние, его инициаторы могли править и побеждать. Оправдывая позицию новой власти во время кровавых погромов, учиненных парижской чернью в сентябре 1792 года, когда на избиение заключенных в тюрьмы аристократов она смотрела с молчаливым одобрением, если не инспирировала их, Дантон говорил в Конвенте, что эти погромы "явились следствием всеобщего возбуждения умов, национальной лихорадки, творившей в то же время чудеса, которым будет удивляться потомство". Еще за два года до того Марат сформулировал замечательный тезис: "постоянно поддерживать народ в возбужденном состоянии, пока основу существующего строя не составят справедливые законы". Террор становился не просто очередным этапом военной операции, но сознательным индуцированием тотального психоза, массовой истерии, надежным гарантом перманентного шока. Террор как политика, террор как индустрия, террор как культура и искусство.

Именно такое понимание террора восторжествовало во времена французской революции и торжествует по сей день. В конце концов, по справедливому замечанию Оруэлла, "весь период Террора, если брать общее число погибших, был шуткой по сравнению с любым сражением наполеоновских войн" (здесь он только перефразировал Мишле, сказавшего, что все жертвы революционного террора в Париже едва составляют одну сороковую часть солдат, погибших в битве при Бородино). И до, и после французской революции история знала случаи куда более масштабных массовых истреблений, однако именно революционный террор во Франции стал притчей во языцех в такой степени, что многие историки специально пишут это слово с большой буквы, — ибо он стал предтечей террора грядущего. Современные наследники царя Ирода при избиении младенцев руководствуются не столько желанием их истребить, сколько запечатлеть в массовом сознании акт их истребления.

В. И. Ленин писал о французской революции: "Для своего класса, для которого она работала, для буржуазии, она сделала так много, что весь XIX век, тот век, который дал цивилизацию и культуру всему человечеству, прошел под знаком французской революции. Он во всех концах мира только и делал, что проводил, осуществлял по частям, доделывал то, что создали великие французские революционеры буржуазии".

Эти слова в полной мере относятся к доктрине террора, информационного и непосредственного, доктрине, оставшейся актуальной и в XX, и в XXI веке, более того, поднявшейся в своем развитии на новый, более высокий уровень.

Когда процессы тридцатых годов в Советском Союзе санкционировали уничтожение высоких партийных работников, это делалось вовсе не потому, что те действительно были наймитами вражеских разведок. Когда в феврале 1945 года бомбардировщики англичан и американцев планомерно уничтожали мирное население Дрездена, это делалось вовсе не потому, что кто-то решил, что в Дрездене поселился Гитлер. Когда в 2001-м самолеты таранили башни Торгового Центра, для террористов не имело никакого значения, кто в этих башнях находился. Косвенные последствия акта насилия были уже много важнее его прямых последствий.

Информационный террор в чистом виде подразумевает реализацию "теракта" уже не в реальности, а в головах. Собственно, работа крупных медиа-организаций ведется именно таким образом, чтобы терроризировать тех, кому уготована неблагодарная роль потребителя информации; такой потребитель находится в заведомо пассивном статусе, самая радикальная контрмера, которую он может предпринять — нажать кнопку выключения на дистанционном управлении. Между тем, методики и технологии информационного воздействия на него совершенствуются с небывалой скоростью. Ужас и оцепенение сменяются управляемой апатией. Лихорадка, о которой говорил Дантон, должна теперь стать перманентным легким ознобом.

Однако, несмотря на все сказанное, недовольных существующим положением вещей достаточно много и по сей день, причем, как правило, это наиболее думающие, честные и ответственные люди. Поэтому "работа с общественностью" организуется таким образом, что высказать свое несогласие с мнением присвоившей право на информацию группы означает поставить себя вне общества. Еще у Достоевского Петр Степанович Верховенский, рассказывая о своей пропагандистской работе, говорит: "самая главная сила — цемент, всё связующий, — это стыд собственного мнения. Вот это так сила! И кто это работал, кто этот "миленький" трудился, что ни одной-то собственной идеи не осталось ни у кого в голове! За стыд почитают". Несмотря на навязчивый информационный шум и хвастливые заявления о свободе слова в информационном пространстве существуют свои строгие табу и жесткие законы, нарушать которые для активного информационного субъекта значит как минимум обрекать себя на полное выпадение из этого пространства. История, какой ее представляют хозяева жизни, должна делаться руками конформистов, это правило стало тотальным — и тот, кто борется за информационную власть, за дискурс, должен создавать свои эффективные информационные запреты и разрушать существующие.

В наш век, когда информационное доминирование Капитала, как и его доминирование в других сферах, достигло высшей точки своего могущества, кажется уже, что бороться с этим доминированием невозможно. Противостоять агрессии может лишь агрессия. Это не всегда верно на индивидуальном, но почти всегда верно на коллективном уровне.

Информационное противостояние господствующей идеологии действительно всегда было еще более агрессивным и проходило, как правило, в три этапа:

1. Создание ядра. Появляется достаточно большое количество людей, не приемлющих сложившееся положение вещей, имеющих ценности, несовместимые с господствующим мировоззрением и недовольных своей пассивной ролью в сложившейся системе отношений, причем настроенных при этом совершенно непримиримо. Активно недовольные начинают заниматься просветительской работой в стиле декабристов и Герцена, входя во взаимодействие между собой: будят, вскрывают, изобличают язвы и лживость существующего строя. Это делается по возможности наиболее агрессивно , чтобы не затеряться в окружающем информационном шуме, с явным упором на отрицание существующего положения вещей; альтернатива, как правило, обозначена весьма схематично. Идеологи информационного противостояния на этом этапе ориентируются на страдающих от отсутствия информации, но не от ее непонимания . Главнейшую задачу этого этапа они видят в том, чтобы показать, что альтернатива не только возможна, но и неизбежна, что ее приверженцы действуют, вооружить словом и надеждой тех, кто в этом нуждается.
2. Создание среды. Люди совершенно различных оппозиционных настроений объединяются для того, чтобы всячески поддерживать друг друга. При этом организовываются они на этом этапе не по принципу за , но по принципу против . Главнейшая цель состоит в том, чтобы создать альтернативное информационное пространство, со своими установками и табу, вплоть до рефлексов, и реализовать ответную информационную агрессию, превосходящую агрессию противника. Здесь можно снова вспомнить Великую французскую революцию. "Накануне кровавого террора 1793 г., — писал ее известный исследователь Огюстен Кошен, — с 1765 до 1780 г., в словесной республике проходил бескровный террор, в котором роль Комитета общественного спасения играла "Энциклопедия", а роль Робеспьера — Д'Аламбер". "Меня смущает то, — замечает он далее, — что все эти ужасные, дьявольские последствия имеют истоком крошечный факт, который их объясняет, — такой банальный, такой незначительный факт — болтовню". Более свежий пример, хотя и пример совсем другого рода — диссиденты, подтачивавшие идеологические основы Советской Власти. Это была абсолютно разношерстная публика: консерватор Солженицын, сионист Щаранский, математик Шафаревич, физик Сахаров: Всех их связывала вместе только ненависть к существующему строю. Как только Советская Власть рухнула, их пути мгновенно разошлись. Но тогда, в середине семидесятых, ими была создана весьма разнородная, пусть и немногочисленная, оппозиционная среда, установки которой постепенно и успешно начали внедряться в совершенно лояльных кругах.
3. Создание атмосферы. За тридцать лет до французской революции Вольтер писал: "Все, что я вижу, сеет семена революции, которая настанет неминуемо. Увы, я буду лишен удовольствия быть ее свидетелем: Просвещение потихоньку распространилось до такой степени, что взрыв последует при первой благоприятной возможности, и тогда будет славная возня". Просвещение совсем иного рода, нежели вольтеровское, но столь же агрессивное, мы можем снова-таки наблюдать в шестидесятые-семидесятые годы прошлого века в Советском Союзе. Для советского общества тех времен была характерна крайняя степень внушаемости. Очень характерно, например, с каким смаком население поносило "колхозников". При этом само оно в большинстве своем представляло из себя как раз "колхозников", незамысловатых, неповоротливых, добродушных людей самых простых профессий. Случалось — и, кстати, случается до сих пор — что колхозниками, ругаясь, обзывают друг друга непосредственно профессиональные колхозники! Сегодня это еще можно понять — рабочий и колхозник далеко не герои нашего времени, времени победившего капитализма — но в "первом в мире государстве рабочих и крестьян" такое ругательство было серьезным и красноречивым симптомом. Этот пример действительно весьма любопытен: "колхозников" и "быдло" традиционно ненавидели лишь в небольшой и слабосильной диссидентско-интеллигентской среде. Официальная советская идеология, напротив, относилась с величайшим пиететом к "трудящимся". Сами они, будучи "колхозниками" тоже вряд ли готовы были себя возненавидеть. Однако кучка малахольных интеллигентов, опираясь на определенные силы в обществе, смогла заставить их сделать это, совершить противоестественный поступок! В те годы стартовала, а через десяток лет была осуществлена блестящая операция подмены консервативного повседневного смысла на довольно злобное маргинально-диссидентское мироощущение. Диссидентам и тем, кто за ними стоял, удалось создать определенную информационную атмосферу, изменяя общественное мнение направленными точечными ударами с самых разных сторон. Как только численность активистов, и сочувствующих стала достаточной для того, чтобы обеспечить массированность и бесперебойность этих ударов, информационная битва была выиграна.

Поэтому нынешнее положение дел вселяет уныние в тех, кто считает, что нужно каким-либо образом противостоять фактической информационной оккупации, в которой сейчас находятся наши страны. Враг настолько силен, хитер и изощрен, что противостояние ему представляется обреченным. Материально-техническая база любого оппозиционного глобальному мировому порядку движения, необходимая для ответной информационной агрессии, не может сколько-нибудь серьезно сравниваться с материально-техническими ресурсами слуг этого порядка. Пропагандист от какой-либо альтернативной идеологии, чтобы быть услышанным, сегодня должен бороться не столько за человеческие умы, сколько за человеческое безумие, инспирированное доминирующим информационным агрессором. Это значит, что он будет вынужден подавать свои идеи в рамках враждебной идеологии, даже враждебного мироощущения; а давно известно, что принимающий чужие правила игры в этой игре рано или поздно неизбежно проигрывает.

Таким образом, задача, стоящая перед приверженцем альтернативного пути, труднее и благороднее, нежели просто пропаганда своей идеологии. Он должен вернуть человеку активную роль во взаимодействии с информацией, избавив его от навязанных рефлексов и стереотипов и излечив его от информационной лихорадки. Поиск путей к этой цели — кропотливая и в большинстве случаев неблагодарная задача, но именно эта задача способна на данном этапе объединить недовольных самых разных взглядов.

Так, одним из этих путей, указанным и проторенным, как ни странно, самими "хозяевами дискурса", является широкое использование сети Интернет, который считают главным средством массовой информации будущего. Сам по себе Интернет небезобиден, он несет в себе образ мыслей и чувств пресловутого человека массы. Человек, часто и бездумно пользующийся Интернетом, теряет не только критичность, но и всякое серьезное отношение к буквально захлестывающей его информации, быстро научаясь играть с ее потоками нажатиями кнопок. Однако всемирная паутина имеет то неоспоримое достоинство, что пассивный потребитель информации в ней приучается проявлять активность и руководствоваться собственной инициативой хотя бы в потреблении. Более того, если с враньем, раздающимся из телевизора, спорить невозможно, то Интернет предполагает интерактивность  — возможность выражать свою реакцию на подаваемую информацию прямо там же, где она была опубликована. Нередко случается, что множество комментариев к той или иной новости или статье несут в себе ее резкое отрицание. Комментаторы не всегда компетентны или корректны, но их дискуссии так или иначе ведут к возрождению старого и отошедшего на второй план с изобретением телевидения искусства публичного спора — а человек, который спорит, неизбежно обязан думать. Активный пользователь сети при желании способен пойти дальше и участвовать в формировании своего собственного маленького участка информационного пространства, создав "домашнюю страницу" или открыв рассылку своих материалов по сети. При этом запреты и табу, о которых мы говорили раньше, в виртуальном пространстве значительно ослаблены из-за технических сложностей их осуществления. Один-единственный человек способен, не прибегая к услугам рекламщиков, довести количество подписчиков такой рассылки до нескольких тысяч; что говорить об организациях или нескольких таких людях, проявляющих в отношении друг друга солидарность и поддержку, пусть они даже находятся в разных концах света, когда эффективность подачи информации возрастает в разы? В сущности, Интернет является местом, где неугодная информация подавляется и заглушается меньше всего — и возможно, он явится именно тем слабым звеном, зацепив которое, можно будет разорвать цепь агрессивного информационного доминирования.